Моя жизнь. Детство. Глава 8

Глава 8. Детство

• Родился я 13 августа 1950 года в селе Типуки Верхне-Заимского сельского совета Северо-байкальского района Бурят-монгольской Автономной Советской Социалистической Республики (БМАССР).

Конечно наша БМАССР не имела никакого отношения к монголам, а учитывая, что в годы становления Советской власти в Прибайкалье основное коренное население Республики – буряты, очень похожи по внешнему виду, образу жизни на своих соседей – монголов,  очевидно это и послужило официальному названию нашей республики. Кстати, свидетельство о рождении оформлено на двух языках: русском и бурятском.

Практически сразу же после моего рождения семья переехала в с. Верхняя Заимка, что от села Типуки в 7 километрах в верху реки Верхней Ангары и 42 километрах вниз по реке до районного центра Нижнеангарска.

Я родился пятым ребенком в семье, до меня уже были две девочки: Люда (1940 г.р.), Тамара (1948 г.р.) и два мальчика: Виталий (1942 г.р.), Алексей (1947 г.р.).

Из рассказа моей матери.

Отец очень хотел, чтобы пятый ребенок в семье был обязательно мальчиком, она очень переживала, а вдруг родится девочка. Тогда после войны они – Солдаты Победы были среди женщин села «нарасхват», так как половина молодых женщин села были вдовами, у которых мужья не вернулись с фронтов в ВОВ.

Может быть из-за этого переживания или ещё по каким-то другим причинам я родился, мягко говоря, не совсем живой, во всяком случае не кричал. Родился я весом 3,5 кг, что в послевоенное голодное время считалось тогда выше «нормы». Мать плачет, что её ребёнок не дышит, тогда фельдшер П.А. Кононенко, положив меня на одну ладонь, второй ударил так по ягодицам, что они сразу посинели, после второго удара мать, заплакав навзрыд, попросила его больше не бить меня, на что Кононенко возразил, что мол такого парня мы обязательно «оживим», и только после третьего удара я заорал сразу «благим матом». Может из-за того, что отец хотел мальчика, я оказался удивительно похож на него по внешности, по характеру и по поступкам.

Так начиналась моя биография рядом со смертью. Она шла за мной по пятам, но ни разу не достигла. Так что со смертью мы старые знакомые.

Когда я первый раз приехал в Нижнеангарск, на улице многие мужчины со мной здоровались, как будто знали меня, на самом деле они понимали, что я сын Матвеева Ивана Никифоровича, которого в районе многие знали по работе.

В семье из 11 человек только он и я любили читать книги, причём я читал «запоем».

После меня в семье родилось ещё четыре ребёнка (два брата и две сестры), так что я – «золотая середина».

Кстати, уже учась на первом курсе института и проходя призывную медицинскую комиссию на вопрос врача о смещении у меня оси сердца, я ответил, что эта ось у меня вообще могла из сердца вылететь. И рассказал случай про моё рождение, немного приукрасил, что не кричал я, хотя было очень больно, но терпел и только после третьего удара пришлось подать голос.

Вот и начали меня «бить» еще «неродившегося», в дальнейшем в жизни у меня ещё много будет испытаний на грани жизни и смерти.

Название села происходит от эвенкийского «Тэпукит» – место для убоя скота. Массовое заселение с. Типуки происходило с 1924 по 1930 гг., в основном жителями Кабанского района. Одни ехали добровольно, другие – по вербовке, третьи хлынули в эти места в период коллективизации, спасаясь от этой самой коллективизации.

Из воспоминаний Анны Никитичны Ключерёвой – жителя с. Типуки: «В апреле 1925 на лошадях по Байкалу из Кабанска по льду приехало три семьи: Василия Ключерёва из 7 человек, Никифора Пуховского (отца моей матери) из 8 человек и Наума Чиркова из 5 человек, выделили им место под строительство зимовья на Нижней Заимке. Из-за наводнения стали выбирать новое место для поселения и застройки, остановились на сосновом бору на берегу Типукинского озеро, отсюда и произошло первое название села – Боры.

Чуть ниже по течению реки Верхняя Ангара по небольшой протоке длиной 3-4 километра попадаешь в большое Типукинскае озеро. Во время строительства не было загублено ни одного дерева, а лес для домов рубили на своих усадьбах. В 1926 году появились первые дома из круглого леса с огороженными усадьбами. В озере – рыбы видимо-невидимо, в лесу – ягоды, грибы, орехи. Я как сейчас помню – осенью, перед отлетом на юг утки гуси, журавли и даже лебеди стаями собирались на озере.

Жители рыбачили, строились, пахали и сеяли. А позже и кузница появилась, смолокурка, где гнали смолу и деготь для смоление лодок, стружков и баркасов, которые сами делали. После того, как нашли глину, стали кирпичи выжигать и печи мастерить. В каждом доме была большая русская печь, плита и между ними очаг, его топили смольём для освещения дома зимой. Село всё хорошело: красавцы – дома с множеством окон, в оградах – колодцы с журавлями, бани, амбары, скотные дворы.

На той стороне озера разработали поле, на котором сеяли коноплю. Осенью её снопили, а весной в прорубях озера замачивали, выжимали и летом верёвки делали, они тянулись и крутились по всей длине деревни. Крутили их большие деревянные колёса, которые вращали люди. Верёвки эти особенно необходимы были для рыбалки. Каждая семья имела большое хозяйство: скот, лошадей. Сами из шкур выделывали кожу, шили обувь, а из собачьего меха – рукавицы, дохи, шапки, шубы, пимы. Селяне были красивые, высокие люди, широкие в плечах, трудолюбивые и честные.

В 1930 году был организован колхоз «Красный Типукинец». Первым председателем его стал Ефим Москвитин. Всё, что было нажито своим трудом и привезено из Кабанска, сдали в колхоз. Стали колхозом расчищать поля, сеять овес, ячмень, зелёнку. Турнепс вырастал порой размером с самовар, было много моркови, капусты, огурцов. Построили колхозную конюшню, скотные дворы, но и в личных хозяйствах оставался скот, свиньи, куры. В колхозе жили дружно. Все были сыты, одеты. Дети в четырёхлетней школе учились, вечером в клуб ходили, где учителя лекции читали, собрания проводили. Там же жители концерты ставили и танцы организовывали под гармошку или балалайку. Ещё немое кино привозили.

Умели сельчане хорошо работать и отдыхать. Собирались по праздникам в большие компании, ходили в гости из дома в дом: везде полные столы угощения, песня пляски – и нигде никакой ругани и драк. Игры – соревнования проводили: и на ходулях ходили, и на лыжах бегали. А посреди деревни на площади висели качели, на которых качались и взрослые и дети.

Старинные праздники красиво отмечали. В Троицу «завивали» березу, наряжали ее, водили вокруг неё хороводы, затем срубали и в озере купали, дворы украшали березовыми веточками. На Пасху в домах всё вычищали, на улицах выметали. Мы дети, бегали в лесу, собирали крашеные яйца.

Деревня раскинулась в длину по всему озеру, на бугре. И ещё шла двухсторонняя улица от бывшего Пионерского лагеря в поле. Но всё сгубила война. Отцов забрали на фронт, остались старики, женщины и дети.

Отцы наши не вернулись с войны, матери в 20-30 лет стали вдовами, порой с 5-7 детьми на руках. Начались недостатки, беды, а потом и голод. Мы, дети, летом работали в колхозе, нам проставляли трудодни, но ничего не платили. Подростки 13-14 лет рыбачили на соровом неводе в Холодной, ребята чуть постарше – на морском в Ярках.

Островком спасения для всех сирот и полусирот стал Нижнеангарский интернат, здесь начиная с пятого класса мы жили и учились. Позже для сирот открыли в Нижнеангарске детский дом.

В 1953-1954 гг. в связи с укрупнением деревню Типуки ликвидировали, поля и огороды заросли бурьяном. Но с приходом БАМа организован здесь совхоз «Ангарский», и снова ожили Типуки, но ненадолго. Сейчас всё заброшено. Организаторы деревни и колхоза похоронены, кто в Типуках, кто на Верхней Заимке. Кладбище в запустении, хоть оно сейчас и огорожено, но оградки требуют ремонта.

Перед наводнением в 1928 г. (из-за землетрясения) в Нижней Заимке стояло 10 домов и несколько чумов эвенков, а в Верхней Заимке проживало только две семьи: Пономарчуков и Дудченко.

В связи с наводнением 1928 года часть жителей переселилась из Нижней Заимки в Типуки, а несколько семей перебралось в с. Верхняя Заимка.

Дом семьи нашего деда Матвеева Никифора Ефремовича стоял на длинной односторонней улице, вытянувшейся вдоль озера, на взгорке ближе к Запасному озеру под номером 42, рядом находился дом нашего отца под номером 43, а под номером 44 стоял дом Быкова Петра Павловича, сын которого – Михаил и составил список жилых домов села Типуки.

В селе Типуки в 1933 году открылась начальная школа. Директором и учителем школы был Сибирев Александр Петрович. Это был учитель, как сейчас говорят, от Бога, высокой культуры, высокого интеллекта. В конце 1941 года его взяли на фронт.

Как рассказывал мне отец, наш дом простоял в с. Типуки почти 20 лет, и после моего рождения его разобрали, погрузили на лодки, через протоку по реке сплавили и собрали в с. Верхняя Заимка на улице набережной № 53, на бугру метрах 50-70 от берега. История села Верхняя Заимка не уходит в глубь веков. Село образовалось в 1928-1932 годах на правом берегу реки Верхняя Ангара. Оно возникло из поселений Нижняя Заимка и Типуки (Боры).

Я рос каким-то хилым, постоянно болел, матери пришлось купить козу, видимо от козьего молока был какой-то запах, поэтому старшие дети от него отказались, всё доставалось мне, я быстро поправился, но очень много спал. Буквально засыпался, поэтому у меня нет на некоторых фотографиях, где вся семья запечатлена в нашем доме, не могли разбудить только меня.

На этом фото, слева направо: Виталий – 10 лет, Тамара – 4 года, я – 2 года, Люда – 12 лет.

На этом фото, слева направо: отцу – 34 года, Люде – 14 лет, мне – 4 года, матери – 35 лет.

На этом фото меня нет, не могли разбудить, мне в это время – 6 лет. Слева направо: первый ряд Виталий – 14 лет, матери – 37 лет, на коленях у неё Галя – 2 года. 2 ряд – Тамара – 8 лет, Коле – 4 года, Лёше – 9 лет.

У меня была ещё такая странность – я почему-то не видел землю в двух-трёх метрах впереди себя, дальше видел всё отчётливо. А так как на земле очень много было осколков от стеклянных бутылок, вот этими осколками я постоянно резал себе ноги, когда козликом бегал по берегу, по лужайкам.

Мать, зная за мной такую беду, ставила ежедневно посреди двора таз с водой, я на одной ноге прискакивал после очередного пореза с ревом во двор, совал раненную ногу в таз, вода сразу же окрашивалась в красный цвет, от испуга, что вся кровь у меня вытекла, я терял сознание.

Мама быстро приводила меня в чувство, «заговаривала кровь» словами, кровь переставала выливаться, вытирала тряпкой мне ножонку, и я через некоторое время снова на двух ногах скакал по деревне.

Мама научилась у своей матери «заговаривать кровь», лечить испуг, «править голову» и ещё кое-чему по мелочи. В то время, о котором я говорю, была проблема с тканями, то есть не было в магазине вообще тканей, поэтому нечем было забинтовать (замотать) ногу, это хорошо, что мама хоть чему-то научилась у бабушки.

В селе не было ни одной машины, было несколько мотоциклов, зато прилетали вертолёты, самолёты. Однажды летом самолёт сбросил листовки с лозунгами – призывами: «Берегите лес от пожара», а мы все были юннатами, поэтому кинулись собирать листовки, а потом раздавать их в каждый дом. Часть листовок упала в воду, пока они совсем не утонули, надо было их выловить на лодке из воды. Лёша крикнул мне, чтобы я бегом тащил к лодке вёсла, я быстренько сбегал во двор, взял два весла и бегом же нёс их к реке.

Но на бугре (вся деревня стояла на бугре) у меня потемнело в глазах, половина лба была тёмной, половина светлой, я потерял сознание, упал, через некоторое время пришел в себя, дотащил весла до лодки, мы выловили все листовки, высушили и разнесли по всем домам. После этого случая я стал видеть перед собой землю и тогда уже почти не резал ноги.

Уже взрослым где-то прочитал, что у детей бывает такая «танковая болезнь», то есть впереди появляется «мертвое» пространство, где ребёнок не видит перед собой несколько метров, потом болезнь проходит. А «танковая» – потому что водитель танка не видит из-за низкой посадке его сидения несколько метров пространства впереди себя.

По-моему память человеческая – удивительная вещь. Я себя ещё не помнил, но врезалось в память событие, которое меня, буквально, потрясло. Повзрослев, я иногда видел отца и других мужиков деревни в подпитии когда они, вспоминая войну плакали. Вообще вся жизнь в деревне делилась на два рубежа: до войны и после войны, и когда надо было уточнить время событий, определялась этими рубежами.

Я совершенно четко помню когда все мужики и конечно женщины села плакали трезвыми (в это время мне было 2,5 года). Долго я не понимал этого, пока уже учась в пятом классе, не выспросил у отца – почему же они все плакали. Отец тогда сказал, что в этот день 5 марта 1953 года умер Сталин, что на фронте солдаты и офицеры шли в атаку с криками: «За Родину, за Сталина».

Больше за всю свою жизнь, когда умирали другие руководители страны, я не помню такого вселенского горя, которое охватило бы всё взрослое население страны.

Из детства вспоминаю ещё такой случай. Когда отец работал председателем сельсовета, под его руководством в селе построили несколько общественных колодцев на нашей Набережной улице. Для приемки из районного центра приехала комиссия, я увязался за отцом, я вообще «гонялся» за ним, мне всегда было интересно быть с ним.

У меня была единственная малиновая розовая рубашка, которую я постоянно рвал, когда перелазил ограды, плетни огородов, а бабушка зашивала дырки лоскутками разных цветов, да видимо и зашивала-то небрежно, так как плоховато видела.

Отец меня «гонит» домой, я никак не могу понять, в чём дело, а мне так хотелось узнать как происходит приемка-передача колодцев.

Только тогда, когда отец сказал, чтобы я сбегал домой и поменял рубашку, я понял, что он перед комиссией постеснялся за мой вид, а так как другой рубашки не было, поэтому больше я не участвовал в приёмке.

У нас домик был небольшой, примерно 24 кв. м, и мы все размещались в нём, когда 10, когда 11 человек. В домике было две кровати и очень много места на кухне занимала большая печь, на которой зимой можно было даже спать, так там было тепло, потом эту печь сломали и отец построил небольшую печь. На одной кровати спали родители, на второй девочки, только когда мы уже стали взрослеть поставили ещё две кровати, в потолке в передней комнате был вбит крюк, на котором была прицеплена люлька, которая не пустовала. По мере подрастания мы мальчики перебирались на пол, на который вечером стелили шубы, фуфайки, мы то втроём, то вчетвером так спали, сверху зимой укрывались тулупами, шубами.

Утром встали, оделись, а пол ещё от наших тел долго был тёплым. Простыней тогда в помине не было. Летом часто спали на сеновале, устроенном на стайке, где ночевали коровы с телятами.

Чтобы матери было легче с нами управляться, отец время от времени, по мере нашего взросления, брал нас на рыбалку на Байкал по одному. Меня он брал на лето на Байкал два раза, а передо мной отец брал с собой Лёшу. В первый раз мне было наверное три или четыре года. Общежитие где жили рыбаки было или в Дагарах или в посёлке в устье реки Кичера. Дома, видимо, от наводнений или от волн стояли на высоких сваях, я уснул, когда отец сидел со мной на кровати, а проснувшись с ужасом обнаружил, что отца в доме нет. С паническим криком выскочил на улицу, где много было незнакомых рыбаков с других сел, они мне подсказали где обедают Верхнезаимские рыбаки. Встретившись с отцом, успокоившись я уже не отходил от него, буквально ходил за ним «хвостиком». В следующий раз бригада стояла табором на острове Ярки. Жили в больших армейских (20-ти местных) палатках, установленных на берегу Байкала, спали на металлических кроватях, я спал с отцом, было ещё несколько детей других рыбаков, с которыми я играл в «войну».

Надо заметить, что остров Ярки протянулся вдоль северо-восточного берега Байкала на 13 км от устья реки Кичера до устья реки Верхняя Ангара, расположенного в районе деревни Дагары.

На острове песчаные берега и в небольшом отдалении от моря, вдоль всего острова росли густые заросли стланника (малорослый кедр), в которых можно хорошо спрятаться. По пологому дну можно было пройти несколько десятков метров пока вода не доходила до головы. Конечно вода хорошо прогревалась, а на отмелях, где тучами водились мальки, вода была даже горячей чем в бане.

Нравилось нам ребятам, что на берегу Байкала не было никаких комаров, паутов, и другой кусачей мерзости, в отличие от села, где всего этого было предостаточно.

Рано утром в тумане рыбаки без завтрака уезжали на «дорах» (такие полукруглые моторные лодки), которые хорошо держали волну, смотреть сети, поднимать ловушку у ставного невода.

Сети в основном ставили перпендикулярно берегу и они тянулись в море на несколько километров. Как правило рыбаки приезжали с богатым уловом, отцы будили своих сыновей, мы выскочив из палаток босиком бежали быстренько споласкивать лицо и руки и за огромный длинный стол, где повар бригады всех кормил. Обычно это было уха из омуля, иногда жареный омуль на огромных жаровнях, хлеб с маслом и чай с сахаром. В это время питались на рыбалке хорошо. Мы, ребятишки ели в основном стоя, так как стол был сделан для взрослых людей. Изо всей одежонки были на нас чёрные трусики, загорали до черноты, купались в море до «посинения», а потом на солнце подогревались.

Часть рыбаков на моторных лодках отвозила рыбу в нижнеангарский рыбзавод, часть разбирала и чинила сети, занималась по хозяйству.

Особенно мне нравилось есть жареный омуль на рожне. Выстругивается ножом длинная плоская, узкая дощечка, заостренная с одной стороны, омуль распластывается на две части, но не разрезается, очищается от внутренностей. Затем острым концом протыкаются обе половинки поперёк омуля, немного подсаливают и рожень втыкают наклонно возле костра, надо только следить, чтобы рыба жарилась равномерно и не подгорела. Рыба жарилась в собственном соку, вкуснотища необыкновенная.

Мы занимались этим самостоятельно, взрослые не помогали, самое главное это выстругать сам рожень, поэтому раз сделав, мы следили чтобы он не подгорел, очищали от золы, если всё же подгорит, после трапезы бежали к морю и тщательно отмывали остатки подгорелого омуля.

Несколько раз отец меня брал с собой на выборку сетей. Рано утром будил меня, на море туман, прохладно, мы в фуфайках на малом ходу подходим к сетям, рыбаки начинают выбирать сети, растягивая на всю длину мотолодки. Из тумана появляются сети, в ячеях засеребрился омуль, мы, дети наравне со взрослыми выпутывали омулей из сети и бросали в специальные рыбацкие ящики с двумя ручками, где помещалось по 20-25 кг рыбы.

Особенно завораживающий вид сетей, появляющихся из тумана, сплошь облитых золотом рыбы.

Мне нравилось проводить лето с отцом на Байкале ещё из-за того, что практически ничего не надо делать. Вся работа – утром помыться, заправить постель, помыть рожень, иногда два рожня, когда отец просил пожарить и для него, немного помогали повару собирать по берегу плавник – дрова обкатанные волной. Дома же постоянно от тебя что-то требовали, я уже не говорю про прополку огорода от травы, в детстве это так было тяжело, особенно в жаркую погоду, когда вся детвора плескалась в речке.

Со слов матери, в детском саду я пробыл всего полдня, хотя мне всё там понравилось, было много игрушек, которых у нас дома не было. Но особенно понравилась гречневая каша с маслом, которую нам дали на второе. Этот запах каши до сих пор будит во мне воспоминания детства, а также и жизни в интернате.

Так вот мальчик, который сидел рядом со мной, быстренько управился с первым блюдом, со своей кашей, видимо ему показалось мало и он ложкой зачерпнул кашу из моей чашки. Мы подрались, воспитательница оказалась тут как тут, посчитала что я виновник, мне дали возможность доесть кашу, выпроводили домой и отчислили из детсада.

Уроки плавания

Вы знаете как ребят-дошколят в те времена учили плавать?

Тогда ведь не было никаких спасательных кругов, поясов и прочих приспособлений, которыми сейчас экипируются дети в городах, когда учатся плавать. В наше время была единственная вещь – велосипедная камера, накачанная воздухом насосом и только у тех, у кого были велосипеды, а это была такая редкость. Взрослые ребята берут в лодку несколько ребятишек, немного отгребают на веслах от берега, так чтобы мальчик не достал дна ногами, и сбрасывают в воду по очереди, потихоньку отгребая от нас. Ты с вытаращенными, испуганными от страха глазами начинаешь бить руками по воде, как собака и плывёшь. Это плавание у нас так и называлась – «по-собачьи». Через два-три опыта над собой, ты уже уверенно держишься на воде, разворачиваешься и гребешь быстрее к берегу, достаешь землю ногами, и ты уже чувствуешь себя победителем над водной стихией, хотя это не совсем верно, в чём я позже убедился на своем горьком опыте. В начале обучения плаванию не чувствуешь ни рук, ни ног так сильно устаёшь. Самое страшное на воде –  паника.

Однажды был такой случай, мне наверное в это время было не больше шести лет. Была хорошая теплая погода, вся речка чернела ребячьими головами. На конце песчаной косы, которая уходила перпендикулярно от нашего берега дальше чем наполовину реки, тонул один мальчик Саша, фамилию я его не помню, там если шагнешь с косы вправо по течению реки, то окажешься на глубине с большим течением.

Большие ребята столпились на конце косы, одна девушка – комсомолка против течения выгребала одной рукой, а второй рукой тянула за собой этого Сашу, так и спасла его. Я до сих пор удивляюсь, как эта хрупкая девушка вытащила против течения реки парня значительно больше её.

Я с Пашей Залуцким (он на 1-2 года был моложе меня) увидев, что от нас пользы для дела не будет, пошли по косе по щиколотку в воде к берегу. Паша оступился, течение сразу же подхватило его, он только и успел крикнуть: «подай руку». Руку я ему конечно подал, он сдернул меня с косы, я упав в воду, вынырнул уже ниже Паши по течению реки.

И ведь что делает страх, я уже к этому времени хорошо плавал, уверенно держался на воде, до берега было всего 15-20 метров, можно было по течению потихонечку не прикладывая особых усилий сплавиться к берегу. Я же старался против течения доплыть до косы, чтобы там закрепиться, отдавая последние силы. И когда они почти покинули меня, я встал на ноги. Надо мной воды было всего может 20-30 сантиметров, солнце вовсю просвечивалось, так как вода была чистейшей и прозрачной. Оттолкнувшись от дна ногами, всплыл, глотнул воздуха, но продержаться на воде из-за сильной усталости онемевших рук уже не мог. Чувство страха совершенно исчезло, так несколько раз я отталкиваясь от земли и всплывая на поверхность, снова погружался в воду, а течение всё дальше и дальше уносило меня от берега. Последняя мысль которая пробежала в моём гаснущем сознании – так обидно утонуть, видя солнце и на такой маленькой глубине… и всё.

Пашу спас дядя Ваня Хоменко, он работал на метеостанции и нёс пробы воды в стеклянных бутылках по берегу реки. Увидев, что ребята тонут, он бросился в реку в чём был и Пашу вытащил из воды ещё с малой глубины, передав его ребятам, он столкнул лодку. Тогда лодки не воровали, и вообще ничего не воровали, не привязывали к берегу на замки и всегда в лодке лежали вёсла. Дядя Ваня на веслах подплыл ко мне, с его слов, меня уже несло под водой почти горизонтально, с лодки он схватил меня за волосы, втащил лодку, догреб до берега и со мной добежал до оврага, где нас начали «откачивать» – выливать из нас воду.

Я очнулся, посмотрел в одну сторону – лежит Саша, с другой стороны Паша, я посередине на склоне оврага, вокруг толпятся ребята. Попробовал подняться – не получается, не могу двинуть ни рукой, ни ногой, так показалось странно, что живой а ничего не можешь. В это время слышу голос матери, немного повернув голову увидел наверху оврага мать с большим прутом и, вот хотите верьте, хотите не верьте, только что не мог поднять руку, ногу, а тут откуда-то появились силы, я как стрела проскочил овраг и забежал в лес. Лёша кричит, что Толя не бойся, что мать бить не будет, я конечно еще раз переспросил и получив гарантии прибежал в овраг. Все меня обнимают, тискают, мать целует и плачет, привели меня домой, угощают чем-то вкусненьким, переспрашивают о том, как я тонул и сами же рассказывают как и кто меня спас. Я с сыном дяди Вани – Колей учился с первого по десятый класс в школе, дядя Ваня потом с женой уехали в Приморье, где они жили до Северобайкалья. Я буду всегда ему благодарен за моё спасение, вот не шел бы он по берегу в это время и не было бы меня.

В большой семье тебе повышенное внимание, сочувствие, любовь уделяют родители, братья и сёстры только тогда, когда с тобой что-нибудь случится, в обыденной жизни не до тебя. Когда речка разливалась, то вода заполняла террасу которая находилась напротив дома под бугром. Там вода нагревалась и мы – детвора купались или катались на самодельных плотиках, отталкиваясь от дна шестами. Также ходили почти в то место, где проводили пионерские костры, за колхозом, там при весеннем половодье низины затапливались, вода нагревалась, и мы иногда по полдня не вылезали с купаний.

Со взрослыми ребятами на гребовых лодках мы поднимались вверх по реке до посёлка, где жила одна семья Августаевых деда и бабы, потом наискосок пересекали реку, по протоке заходили в Тёплое озеро. Вода в протоке и озере была настолько прозрачная, что были видны окуни, сороги, щуки, всё там водилось. В Тёплое озеро мы ездили на лодке почти на весь день, но только тогда, когда разрешит мать после выполнения всех заданий: подмести двор, наносить воду из колодца, набрать и принести из леса валежник и еловые шишки для кипячения самовара и приготовления пищи. Заготовленные дрова на зиму летом не разрешали использовать. А кроме того если нужно, сбегать в магазин за покупками. Ребята постарше пололи и окучивали картошку, тогда огород у нас был больше 20 соток, пололи сорняки в маленьком огородике, где на грядках росла разная мелочь: лук, чеснок, репа, огурцы.

По мере взросления и я делал эти же работы.

В Тёплый ключ мы брали с собой хлеб, который ели, запивая его чистейшей водой, купались почти целый день.

Страх

Однажды чуть-чуть выше нашего дома причалил к нашему берегу речной мелкосидящий катер типа «Ярославец», нам ребятам очень уж хотелось посмотреть его устройство. Летом все ребята бегали босиком, потихонечку без шума зашли на металлическую палубу катера, которая от солнца так нагрелась, что прижигала пятки, обошли весь катер поверху и только решили спуститься вниз в машинное отделение, посмотреть какой двигатель движет по воде такую по нашим понятиям, махину, как снизу вышел дядька, видимо моторист. Увидев стайку оторопелых ребят, он громко закричал, что сейчас сбросит нас в воду, потому что зашли на катер без разрешения. Все ребята молча быстро выбежали с катера на берег и с криками, слезами побежали домой. Я же был настолько парализован страхом, что бешено колотил ногами по палубе, но сдвинуться с места и убежать от грозного дядьки не смог. Моторист понял, что переборщил с угрозой, что мальчик был испуган до такой степени, что ноги не ходили. Он взял меня за руку, успокоил, что не надо бояться, после этого у меня пошли ноги, вывел меня на берег и отправил домой.

Злая собака

Как-то летом, в ясный погожий день, мать попросила меня сбегать за отцом, пригласить его на обед. Я знал, что отец ранее работал на пилораме, которая находилась на берегу реки напротив колхозных строений. Толком не спросив, где сегодня работает отец, я поскакал на пилораму по набережной улице. Мне мужики сказали, что твой отец «поднимает матку» у дяди Вани Хоменко на метеостанции, это в другом конце деревни.

«Поднимать матку» – это значит, что все венцы дома уже подведены и сверху кладется бревно во всю длину дома, на это бревно потом монтируется потолок и делается с потолка крыша.

Обратно домой я решил пройти по берегу реки. Частные огороды, в том числе и колхозные с капустой, а также школьный участок с овощами и цветами почти вплотную подступали к берегу, оставалась узенькая тропинка между обрывистым берегом и плетнями по которой практически никто не ходил. Во всяком случае взрослый человек там просто не пройдет, свалится в воду, мне же тропинки хватило. Возле воды целыми стаями летали большие белые бабочки, я совершенно забыл про мамино поручение, мне было интересно наблюдать за бабочками, несколько штук мне удалось поймать, потом я их выпускал из рук. Незаметно я приблизился к калитке, вход в которую охраняла большая, привязанная на цепь собака, о существовании которой я даже не знал и собаку не заметил. Буквально перед носом собаки, я махая руками ловил этих бабочек, ей видимо это не понравилось, она выскочила из-за калитки, укусила меня, всё произошло так быстро, что я не успел испугаться. Очнулся я от холода, лежащим на камнях под обрывом берега, с которого пробивались ледяные ручьи. Хорошо, что воды было мало, поэтому я не захлебнулся. Боли я абсолютно не чувствовал, левая ягодица была собачьими зубами вырвана, трусики порваны, и держались буквально на одной резинке, из раны текла кровь. Совершенно не соображая, с трудом выполз на берег, встал на ноги, посмотрел на собаку, она облизываясь лежала по-прежнему возле калитки. Детским умишком подумал, что наелась моего мяса и поэтому облизывается.

Я прошел между собакой и столбиком калитки, пошел напрямик в улицу через огород, не разбирая грядок и дорожек, ботва картофельная была уже большая, ноги путались, была большая слабость, как будто все силы вместе с кровью вытекли из меня. С трудом доковылял до плетня, за которым начиналась деревенская улица, попробовал перелезть через плетень, но силы хватило только на нём повиснуть.

Помню, что бабушка из семьи Шульгиных искала своих внучек, я ещё громко крикнул, чтобы мне помогли, но сам же услышал совсем тихий свой голос. Больше я ничего не помню. Со слов этой бабушки, она увидела висящего на плетне окровавленного мальчика, быстренько дотащила до фельдшерского пункта, там мне остановили кровь и всего перевязали. В себя я пришёл только дома, лежащего на подушке, на кровати, весь перебинтованный.

Вокруг меня сгрудились все братья и сестры, мать, прибежал отец со стройки. Мне так было приятно, что все меня любят, целуют, успокаивают, хотят угостить чем-то вкусненьким, а у меня была такая слабость, что не мог даже шевелиться и разговаривать, видимо много крови вытекло из меня. Отец даже не пошёл на стройку, хотя после поднятия «матки» по традиции это дело, чтобы дом стоял долго, обмывали водкой.

Наверное с неделю я провалялся на подушке, потом потихонечку стал ходить, вот только тогда было больно. На левой ягодице был огромный лиловый шрам, ягодицы практически не было, вторая осталась, как была до этого, поэтому ребята меня ещё долго, пока всё не заросло, дразнили «жирной холкой».

Отец тогда работал на основной работе председателем сельсовета он собирал жителей деревни и собрание постановило – собаку изничтожить. Дядя Саша Загузин, так звали хозяина собаки, которая была «волкодавом» и не раз спасала его на охоте от медведя, взял в магазине водки, продуктов себе и собаке, уехал на лодке вместе с собакой на другую сторону реки. Там возле камня бросил якорь и несколько дней пил «горькую». Он очень любил свою собаку, потом привязал к ней верёвкой камень и утопил её.

Через несколько лет, я уже был подростком 10 лет, дядя Саша со своим племянником Володей Мертвецовым поехали в район бывшего села Типуки проверить петли, которые они ставили на медведя. А надо сказать, что д. Саша так любил ту свою собаку, что больше не стал заводить себе другую. В одной петле попался здоровенный медведище, он видимо долго боролся с этой удавкой, многие пряди проволок были перетёрты. Д. Саша выстрелил в медведя, тот собрав последние силы, развернулся, петля лопнула, с быстротой молнии медведь подскочил к охотнику, сразу же выбил лапой ружьё из его рук, дядя Саша даже не успел перезарядить его. После этого последовал страшный удар по голове, плечу и руке, медведь завалил д. Сашу под себя. Из последних сил охотник крикнул Володе чтобы он стрелял. Володя не растерялся, хотя ему было не больше 14 лет, и с близкого расстояния влепил заряд прямо под лопатку зверя который тут же моментально сдох. С трудом Володя отвалил медведя с тела д. Саши и окровавленного охотника из последних сил на спине принёс к реке, положил в лодку, завел мотор и сразу в село. В поликлинике д. Саше оказали помощь.

По-моему его возили лечить в районный центр, д. Саша выздоровел, правда плоховато работали у него рука и плечо, часто болела голова. Если бы при этом была  жива та собака, она мигом бы заскочила сзади к медведю  и не укусила бы его за «галифе», д. Саша успел бы перезарядить ружья и сделать второй выстрел. Бывая в селе во время каникул в институте, да и потом из Хабаровска, он неизменно встречал меня словами: «привет, крестничек».

Сейчас конечно его нет, а тогда при встрече с ним я всегда чувствовал за собой какую-то вину. Ведь не пойди я тогда по берегу, собака была бы жива и д. Саша не был бы инвалидом и может быть прожил бы подольше, я же через месяц скакал по деревне как и раньше, и всё у меня «как на собаке зажило».

Качели

С тыльной северной стороны дома у нас была построена высокая лестница, ведущая на чердак, где хранились всякие «полунужные вещи», так там был старый самовар, какие-то старые- престарые шубы, фанерные ящики, в которые мы осенью высыпали бруснику, а потом из мороженой ягоды мама варила нам кисели.

Однажды Лёша приделал к лестнице верёвки и сделал качели, я, попробовав пролезть без очереди, конечно получил по заслугам, обиделся и решил сделать качели себе одному. В маленьком огородике у нас стояла сначала «черная баня», потом сделали нормальную печь и баня стала топиться «по белому». У бани тоже была пристроена лестница на чердак, правда лестница была ниже, я также, как Лёша сделал качели, на веревке закрепил дощечку для сидения и стал раскачиваться.

Под качелью в землю «врос» большой камень, из земли торчал только острый конец. Покачавшись немного, я подумал, что можно качаться без поддержки рук, не держась за верёвки, что я и сделал. Некоторое время мне удалось удержать равновесие, потом я, видимо потерял бдительность, перевернулся и спиной упал на этот камень. Сумасшедшая боль пронзила моё худенькое тело, как будто электрическим током от пяток до макушки. От этой невыносимой боли я начал бегать по огороду, сшибая цветки картошки, орал «благим матом», с трудом ребята меня поймали привели домой. Я полежал на кровати, и боль в спине утихла, тогда я решил ещё покачаться на своей качели. Только в этот раз я перевернулся и уже упал с качели на голову, боль была еще сильнее. Страх полностью овладел мною, я прижимал огромную шишку на голове двумя руками, а она продолжала «расти». Я также, но с ещё большей скоростью бегал по огороду, как сумасшедший. Ребята с трудом меня поймали, привели домой и с помощью матери перевязали голову. На следующий день мама померила мою голову, которая, как было видно даже невооружённым глазом, была несимметричной, и потом в течение целого месяца ежедневно правила мне голову, после этого боли в голове исчезли. Ещё раз, уже будучи подростком я пробовал покачаться на нормальных качелях, но меня сразу укачало и затошнило, с тех пор не хочется больше качаться. Со слов Тамары, я почти месяц после падения с качели ходил спящим ночами по дому – «лунатил». Хотя ещё раз я сделал эксперимент с качанием буквально в том же году.

Осенью, в начале сентября взрослые ребята с мамой во главе копали картошку, мы – мелюзга тоже вносили свою лепту, собирали вырванную траву и носили её на межи, также собирали мелкую картошку в ведро для корма скоту.

Аннушка родилась у нас 14 марта 1956 года и в основном спала в люльке, я почему-то не очень любил водиться с маленькими, предпочитая работу в огороде. Но в сентябре 1956 года, когда вся семья копала картошку меня заставили нянчиться с Анютой, скрипя сердцем я был вынужден согласиться, хотя сам понимал, что из меня нянька будет никудышная. Моя работа, так мне объяснили, состояла в том, что когда сестрёнка проснётся и заплачет, я должен рукой раскачивать люльку, и ребёнок должен снова уснуть. Анюта проснулась, заплакала, я, как велели, покачал её люльку, ребёнок уснул, я своим детским умишком подумал, может быть и мне тоже покачаться вместе с люлькой. Для этого я двумя руками прицепился к люльке и начал качаться вместе с ней, через некоторое время, видимо расшатался крюк, за который крепилась люлька. Крюк выпал из гнезда, люлька вместе с Аней упала на пол, и я тоже свалился рядом. Я где-то видел, что надо побрызгать водой на ребенка, если он зашибся, сбегал за водой, побрызгал, но Анюта молчит, не подает признаков жизни. Я очень испугался, подумал, что убил девочку и убежал из дома. Слава Богу, что мать принесла картошку, чтобы ссыпать в подвал и увидела такую картину, оказывается Анюта при падении люльки даже не проснулась и продолжала спать, а потом все начали искать так называемую «няньку». Я спрятался за колодцем, в котором постоянно был лёд, вода была также холодная, так что к вечеру меня нашли замерзшим, не стали наказывать, я был сильно напуган и не мог даже разговаривать. Но больше меня мама никогда не оставляла водиться с маленькими братьями и сестрами.

Бабушка

Как я уже говорил, во времена моего детства село Верхняя Заимка состояло из двух параллельных улиц, тянущихся вдоль реки – наша Набережная и ближе к лесу – Советская, улицы соединялись тремя переулками: самый близкий к нашему дому – школьный, так как он вел к школе, средний и последний – колхозный, он ограничивал с одной стороны постройки колхоза (конюшни, сараи, сеновал, центральная площадь).

За нашим огородом в усадьбе жила семья д. Саши Рогова, сына Филиппа Рогова, брата д. Ильи Рогова. От их усадьбы начинались Советская улица, которая заканчивалась кладбищем, на котором похоронена наша бабушка Лобанова (Рогова) Анна Владимировна. Наша Набережная улица также подходила к кладбищу, только с южной стороны. Наш дом двумя окнами смотрел на речку, двумя – во двор и одним окном на скотный двор. На другой стороне улицы, немного в стороне от нашего дома был дом Болдаковых, потом Степан Игнатьевич построил со своими родственниками дом рядом с нашим в одну линию. Если смотреть со стороны реки, то с левой стороны был дом т. Лины Роговой, а с правой – т. Крестиньи – материной сестры. Мы жили в окружении родственников. В то время по реке ходили моторные лодки большие и маленькие, а позднее катера, теплоходы и «Ракеты». Я хорошо помню старый дом д. Степана, двор с хозяйственными постройками был перекрыт крышей. Сам домик был невысокий.

Бабушку, пока она не заболела, я никогда не видел праздной, она всё время работала, то вязала сети, варила еду, чинила одежду, в основном детскую, тем самым помогала нашей матери, хотя жила в доме зятя д. Степана Болдакова. Мы детвора часто бегали в гости к ней, она обязательно чем-нибудь нас угощала, на Пасху – яйцами, в будни молоком, сметаной, лиственничной серой. Она очень хорошо нажёвывала серу, она получалась вкусной, чистой как слеза. Мы ей за это приносили лиственничные поленья дров, где были наросты серы. Сами же мы плохо делали серу, много было в ней корья. Часто мама меня отправляла к бабушке поправить голову, сделать наговор, чтобы хорошо спал или лечила испуг, заговаривала кровь. Я у бабы, видя как она сметала крошки хлеба с доски и ладонью высыпала себе в рот, спрашивал зачем она это делает. Бабушка говорила, что когда они жили на юге Байкала, была сильная засуха, был голод, не хватало еды, многие умирали, особенно дети, а здесь мол хорошо, если не было хлеба, зато всегда была рыба, особенно много её было в Типукинском озере, оно буквально «кипело» рыбой.

При царе, говорила бабушка, они жили очень хорошо, не платили никаких налогов, приходилось платить деньгами только владельцу мельницы за помол пшеницы или ржи, но это было не так обременительно. Любимым внуком у бабушки был Алексей, она просто души в нём не чаяла. Лёша рос небольшого росточка, волосы кудрявились, когда бы к ней не забежал, она угостит меня и спрашивает про Лёшу. К бабушке обращались жители села, особенно когда случится какая-нибудь беда с маленькими детьми.

Заболел тяжело отец д. Степана и д. Лёши Болдаковых –  дед Игнатий, он жил в семье д. Лёши и т. Вассы –  его жены. Пришло время умирать, но он не может никак «отойти», измучился в конец, просит д. Лёшу сходить позвать к ним бабушку Лобаниху, так её все в деревне звали, наша бабушка, правда не сразу, но пришла, остановилась возле дома, даже в ограду не стала заходить, попросила привязать длинную верёвку за «охлупень» – продольное бревно, на котором крепится крыша. Бабушка заставила нескольких мужиков резко дернуть за второй конец верёвку, чтобы сдернуть с места хоть на чуток это бревно, с первого раза не получилось, когда подошли еще несколько соседских мужиков, дёрнули веревку еще раз, «охлупень» заскрипел и сдвинулся с места. Бабушка отправила мужиков в дом удостовериться, что дед Игнатий умер, так и получилось.

Неудачное усыновление

Я уже писал, что т. Лина отдала своего старшего сына Николая своей родной сестре Вере, а с д. Ильёй у них родился всего один сын Анатолий, у нас же было 9 детей. У нас постоянно еды не хватало, буквально всё, как саранча, съедали. Да ещё нам не везло на коров, чтобы мать ни делала, забивали старую корову, покупали хороших кровей новую, но молока надаиволось мало. Как-то мать всё-таки ухитрялась в начале зимы заморозить несколько десятков кругов молока. И зимой, когда корова уже перед отёлом не давала молока, то распечатывали последний резерв — эти замороженные круги. Если повезёт, и мать отправит тебя за замороженным кругом, то ты стараешься погрызть масла, которое выступает на поверхности молока, молоко конечно без масла было уже не такое вкусное.

У т. Лины же корова была «ведёрницей», давала за утро и вечер больше ведра молока, из которого она на сепараторе делала сметану, готовила масло, варила творог. Семья же у них была маленькая, никто из детей не ел молочные продукты. Однажды она решила меня потихоньку подкармливать, а потом, когда я привыкну к этой семье, хотела попросить меня у матери для усыновления. Пригласила к себе домой, за столом кроме всех молочных продуктов, пирожки, булочки, жареная рыба и мясо. Начала угощать, через некоторое время я уже насытился, говорю ей, что уже наелся. Тётка с угрозой меня заставляет есть ещё. В итоге мне стало плохо, стошнило, я от потери сил, видимо, уснул, проснулся и бегом из дому. Больше я в дом т. Лины не заходил, когда она приглашала меня, мать тоже отказала ей в усыновлении меня.

И вот ведь жили в общем-то бедно, но ни за какие коврижки меня из дома не выгонишь. В большой семье у тебя есть и друзья и враги, не надо искать на стороне, хотя какие же враги, когда вечером все в обнимку спим на полу, причём места было мало на полу – поворачивается один и остальные трое тоже поворачиваются во сне, как по команде.

На сенокосы нас маленьких тоже брали, правда до школы я только возил на лошади копны, так как на большее не хватало силёнки. Лошадь понимала только матерные приказы, мужики приучили, голос у меня был громкий и звонкий, быстро выучился материться и дело пошло. Потом правда отец объяснил, что это плохо и научил по-хорошему руководить лошадью.

Иногда меня отдавали в другие семьи, где не было маленьких детей, возить копны. Родителям видимо платили какие-то деньги или рассчитывались как-то по-другому. Вообще в деревне все друг другу помогали. У нас дома стоял сельсоветский конь, назывался он Сынок, уже взрослый, умный, сильный. Летом мы для него тоже готовили сено. В мои обязанности входило водить его на речку на водопой, взрослые пешнёй делали прорубь во льду, я открывал дверь со скотного двора, Сынок медленно выходил в дверь, подходил к крыльцу дома, я предварительно открывал калитку на улицу, и потихонечку свистел, Сынок опускал шею и я по ней забирался на него. При выходе через калитку, он пригибал голову, я распластывался у него на спине, чтобы не зацепить конёк на калитке. Спускались с ним по бугру к реке и ехали к проруби, Сынок пил воду, долго отфыркивался, отдыхал, я иногда его поторапливал свистом, потом был обратный путь. Он опускал шею с головой, я сползал с него, шел впереди, запускал во двор, пока мы ехали, в сильные морозы, у него на морде от воды намерзали сосульки. Я потихонечку начинал отдирать сосульки, Сынок терпеливо ждал. Потом я набрасывал сверху ему сена, прощался с ним и шёл домой с чувством выполненного долга, и что у меня есть друг, который меня понимает, только не говорит.

Настоящим праздником для нас был приход зимы. Начинали лепить из снега снеговиков, кататься с горки на санках. Взрослые топором вырубали нам такие доски, с загнутыми носами, мы свежим навозом обмазывали дно таких ледянок, навоз быстро на морозе замерзал, мы тогда обливали водой и ледянки хорошо скользили по снегу, спереди привязывали верёвку чтобы ледянку тащить наверх горки.

В начале зимы наша собака щенилась и приносила много щенят, мы с нетерпением ждали этого момента, залазили в конуру и выбирали себе одного или двух щенят, тащили их домой. Они ещё такие были маленькие, лапки на полу расползались, полуслепые, мы им давали молоко, если было, если нет то воду. После того, как мы поиграем с щенятами, мама заставляла нас вернуть их для кормления своей матери. Собаку – мать мы тогда подкармливали, давали побольше мяса и рыбы, она ела и хлеб, приносили к конуре тёплую воду в чашках.

Я еще помню время, когда зимой нам маленьким не хватало обуви, мне приходилось ждать, когда Лёша приходил домой, тогда я одевал его валенки и бегал играть с ребятами. Когда Виталий стал работать, нам стало легче жить, стало больше денег, продуктов, вещей.

Обычно осенью с последним пароходом в Нижнеангарск привозили продукты, зимнюю одежду, обувь, потом на моторных лодках из района завозили сезонные товары в деревню. Мать брала нас ребятишек и мы с мешками шли в магазин, там мать закупала на всю ораву валенки, фуфайки, шапки, рукавицы, но и продукты тоже. Из продуктов завозили чай, сахар конфеты-подушечки, обсыпанные сахаром, иногда селёдку, масло растительное и сливочное в деревянных ящиках, папиросы. Хлеб выпекали в деревенской пекарне, рыба и мясо были свои. Дома мы из мешков вываливали на пол валенки, и каждый подгонял их под себя, иногда обрезали голенища, если они были длинные, взрослые ребята загибали края валенок – так считалось «модным» их носить, у нас же малышков сил на это не хватало, мы носили валенки с прямыми голенищами.

Яблоки мы попробовали только когда Люда приехала в отпуск из Ангарска и привезла их чтобы нас угостить.

Дома до школы у меня не было своего уголка, когда же пошел в школу мама сшила мне сумку из чёрной материи с тряпичной же лямкой через плечо, тогда я все свои школьные вещи складывал в эту сумку. Мама купила в магазине мне простой карандаш, спрятать его до школы  было негде, поэтому чтобы он не потерялся, я взял пустую бутылку из-под водки, вымыл её, высушил, туда положил карандаш, заткнул горлышко тряпкой и на меже закопал, а потом перед 1 сентября откопал, Лёша мне ножом его заострил.

Я удивляюсь, как мать нас вырастила всех, выучила тех, кто хотел учиться, и не сошла с ума. Ведь пять парней – это просто ужас, кто-то тонет, Лёшу один раз корова посадила себе на рога, он даже некоторое время заикался, кто-то порезал руку, кто ногу, начинал болеть один, сразу же и остальные. Потом мы же постоянно рвали одежду, то брюки, то рубашки, и всё это надо было чинить. С девочками же у матери, конечно, было поменьше проблем, но им и больше надо было. Конечно до отъезда Люды в город, она помогала матери нас растить, а самой ведь хотелось с девушками погулять, походить по улицам, сходить в кино.